Михаил Казиник: "Людвиг Ван Бетховен – третий венский классик, но на самом деле человек, который формально по времени относится к этому периоду и к этому месту, но по духу своему он выходит за пределы не только венской классики, не только какой-то части 19 века, практически он проводит все пути в 20, 21, наверно и в 22 век, потому что в творчестве Бетховена можно встретить всё.
Без Бетховена невозможно представить всё развитие европейской музыки. Он прожил много жизней. Гайдн был прав, когда говорил «словно у нас много душ, много сердец». У Бетховена действительно, и Гайдн был прав, много душ и много сердец, много качеств характера, много всего, что менялось, что происходило.
Мы послушаем медленную часть из 4-го фортепианного концерта Бетховена, в которой происходит диалог между оркестром и роялем. Оркестр – это судьба, это как античный хор, жестокий, справедливый, страшный, не позволяющий уклониться, не позволяющий риторически забить, уничтожить, а рояль – это человек, это любовь, это слабость и сила, это мольба, это просьба. Взаимоотношение оркестра и рояля, которые вступают между собой в диалог, уникальный. Перед нами практически музыка уровня цивилизации, уровня античного разговора – человек, говорящий с богинями судьбы, человек смертный говорит с Бессмертным, человек испуганный, человек влюблённый, человек нежный говорит с неподкупной объективной истиной.
Перед прослушиванием этой музыки Михаил Казиник читает стихотворение Гумилёва. – одно из самых великих тайных посланий.
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Слушая медленную часть из 4-го фортепианного концерта Бетховена, мы почувствуем, насколько энергия этого стиха совпадает с энергией музыки
«Жизнь и смерть в одной связке, в одной упаковке. Рождение – смерть. Смерть есть рождение. Здесь Гумилёв как бы приоткрывает завесу над величайшими тайнами
Бетховен – это Вселенная, это бог всей цивилизации. В его творчестве наступила античная эпоха в музыке. Он пришёл и восполнил отсутствие в музыке античного мира…»
Закачивается передача финалом 1-го фортепианного концерта, в котором услышим предельный контраст, где «Бетховен – великий, весёлый бог, бог радости, бог света, бог остроумия!»

свернуть